Великая Отечественная война. Она продолжалась 1418 дней и ночей. Одной из самых героических и трагических страниц стала оборона Ленинграда. Немецкое командование придавало особое значение взятию этого города. Гитлер рассчитывал на то, что для всего советского народа падение Ленинграда будет полной катастрофой. 900 дней длилась блокада. Но город устоял.
Бывая у своей бабушки в деревне Татарское Адаево, я много раз проходила мимо маленького домика, выкрашенного синей краской, и даже не знала, что его хозяйка - Софья Рахимовна Акбулатова - не просто уважаемая в деревне женщина, а свидетель многих событий истории страны, в том числе - блокады Ленинграда. Несмотря на то, что вспоминать о войне больно, она согласилась рассказать мне о тех днях.
Сейчас Софье Рахимовне 83 года, а вот войну она встретила 14-летней девочкой.
«Все мое детство, можно сказать, прошло в Эрмитаже, потому что дедушка, отец матери, там работал, - рассказывает С. Р. Акбулатова. - Они даже жили с бабушкой в подвальном помещении музея. Семья матери была грамотной, и детей приобщали к культуре и искусству»
- Родилась я в Ленинграде, где мы и жили с семьей до начала Великой Отечественной войны. Папа работал на аэропланном заводе охранником, но рано умер. Нас, детей, у мамы осталось четверо. Я была самой старшей.
К июню 1941 года я окончила 6 классов и собиралась на лето в Адаево на родину папы к его брату. В городе чувствовалось волнение. На вокзале, куда мы с мамой пришли за билетами, было много военных. Не знаю почему, но я решила остаться в Ленинграде. А через несколько дней страну облетела страшная весть о начале войны. Ожидали, что она будет такой же короткой, как и Финская. Но когда по радио стали передавать о захвате немцами крупных городов, поняли, что все намного серьезнее.
В сентябре немцы полностью блокировали город, отрезав его от внешнего мира. Одновременно были взорваны Бадаевские склады с продовольствием. В Ленинграде начался голод.
В седьмой класс я, конечно, не пошла. Да и занятия в школах практически прекратились. Правда, учителя нас собирали, объясняли, как вести себя во время бомбёжки. В чердачных помещениях домов мы устраивали дежурства, предупреждали о фугасных бомбах. Хоть и были детьми, старались помогать во всем.
Кроме внешнего врага, были внутренние: голод и холод. Хлеб выдавали по карточкам. Суточная норма составляла 125 граммов и то вместе с примесями. Люди умирали прямо на улицах. Хотя мама меняла на хлеб оставшуюся от папы форменную теплую одежду, беда постучалась и к нам. Первой заболела и умерла сестренка. Мы очень долго плакали. Когда видишь трупы на улице – это чужая смерть, чужое горе. А когда это случается с близкими и родными – это очень больно.
В нашем доме была прачечная, где в мирное время женщины стирали свое белье. Во время войны туда складывали трупы. Мама работала дворником, и ей приходилось периодически грузить мертвые тела в машины. Это было ужасно! От тяжелых физических и нервных напряжений она слегла. 8 марта её не стало. Тело мамы мы решили предать земле, поэтому не спустили в прачечную, а завернули в одеяло и отвезли с подружкой на санках через весь город на Серафимовское кладбище, где в обыкновенные траншеи складывали умерших и засыпали землей.
Вслед за сестренкой и мамой мы потеряли бабушку и шестилетнего братика. Из нашей большой семьи в живых остались только я и сестра Роза. Мы понимали, что если останемся в осажденном городе, погибнем.
Из Ленинграда велась эвакуация женщин и детей. В школе нам с сестренкой объявили, что мы в списках. Вечером на грузовиках нас повезли по Ладожскому озеру.
До Адаева, где жили наши бабушка и дедушка, мы добирались месяц. Где-то недалеко от Кемерова поезд сделал очередную остановку. Когда я пошла на станцию за кипятком, он неожиданно тронулся и на глазах скрылся из виду. Оставшись совершенно одна, я расплакалась от страха. Ко мне подошел пожилой мужчина, который, на мое счастье, оказался родственником моей бабушки. С ним-то я и доехала до Адаева, где меня уже ждали семья дяди и Роза.
Деревенская жизнь сильно отличалась от городской. В Адаеве войны не ощущалось. О ней напоминали только письма с фронта и похоронки. В колхозе работали старики да женщины с детьми - мужчин не было совсем. Мы, пятнадцатилетние девчонки и мальчишки, старались работать наравне со взрослыми. Если не успевали выполнить взрослую норму, оставались до ночи. Пахали, сеяли, косили сено, помогали по дому. Сестренка пошла учиться, а я работала в колхозе и вязала шали.
Замуж вышла рано, в 17 лет, за деревенского парня. Семья мужа была большой и дружной. А я из-за тяжелой работы так и не испытала материнского счастья.
После войны я пошла в вечернюю Аксельскую школу и осталась в Адаеве. Заочно окончила Ардатовское культпросветучилище и стала работать заведующей клубом и библиотекарем в соседнем Русском Адаеве. При мне в клубе всегда был порядок, играли в шашки, домино, бильярд. На пенсию я ушла в 62 года, но на месте не сидела.
В 1948 году сестра Роза уехала в родной Ленинград. Вернуться в наш дом она не смогла - ведь в нем умерли мама, папа, бабушка, сестренка и братик. Первое время жила у знакомой, а потом, окончив институт, получила квартиру, обзавелась семьей. Всю жизнь проработала инженером-архивариусом, была уважаемым человеком.
Я каждый год ездила в гости к своей любимой сестренке. Очень хотела увидеть дом, где мы жили. Он мне даже снился по ночам. Но Роза категорически отказывала мне в такой экскурсии. Однажды зять повез меня туда. Все было, как прежде: 7-этажный дом, кованые ворота, рядом - пожарная часть, а через дорогу - речка. Попасть вовнутрь мы не смогли - дом был закрыт на капитальный ремонт. Тогда я и попрощалась с ним навсегда.
Софья Рахимовна - ветеран войны и труда. Удивительно, сколько испытаний легло на плечи этой женщины! Зная смерть в лицо, но выжив в блокадном Ленинграде, она считает себя просто счастливым человеком!
