Встреча с отцом

Отец мой, Морозов Афанасий Семенович, 1903 года рождения, инструктор пчеловодства Темниковского района Мордовии, пошел в военкомат на второй день войны. Прощаясь со мной, сказал, что война будет жестокая, хлебнуть горя придется многим, да и ты десятилетку закончил. 18 лет уже, тоже скоро пойдешь в армию. На войне слушай командиров, не трусь, но и береги себя. Этот наказ отца я запомнил крепко.

Семья Морозовых перед началом войны

В армию меня призвали через неделю после призыва отца, но со сборного пункта на станции почему-то всю нашу команду отправили по домам до особого распоряжения. Я начал работать на предприятии, которое размещалось на территории Санаксаря. За работу каждый день платили буханку хлеба. Окончательно меня призвали в конце ноября сорок первого. Учеба в военном училище по ускоренной программе, формирование, фронт, ранения, госпитали… Все тяготы военной жизни испытал сполна.

После войны много раз приходилось выступать перед трудовыми коллективами и учащимися с воспоминаниями, где очень часто задавали вопрос о самом памятном эпизоде из фронтовой жизни. На это я всегда отвечал: это встреча с отцом.

Рассказ начинал спокойно, потом, переживая прошлое, начинал говорить громче, эмоциональнее, а потом уже дрожащим голосом со слезами на глазах. В эти минуты в аудитории обычно стояла тишина, слышны были только отдельные всхлипывания, видны слезы на глазах. После таких встреч долго чувствовал себя разбитым и давал себе слово не возвращаться к этим воспоминаниям, но на следующих встречах снова рассказывал об этом.

Загадочное письмо

Переписка во время войны с отцом и родными была регулярной. В каждом письме отца военная цензура вычеркивала какие-то строки. Я всегда думал о том, что же мог такого секретного писать в письмах сыну рядовой солдат? Вероятно, это было место дислокации и название части. Об этих зачеркнутых строчках я писал отцу. И, находясь в госпитале после третьего ранения, получил от него загадочное письмо.

Отец писал, что в Великих Луках встретил знакомого, инструктора пчеловодства из города Темников, который служит в химических войсках. И тут до меня дошло, что это он пишет о себе. Перевернув письмо, заметил мелкие буквы и цифры – 326 сд. Цензор на этот раз эти строки не заметил и не зачеркнул. Вот радость! Теперь я знал, где искать отца, а о том, чтобы воевать вместе с отцом, я думал часто.

«Выписывайте, или сбегу»

С такой просьбой обратился к начальнику госпиталя. Хотелось скорее разыскать отца. Начальник госпиталя настаивал на продолжении лечения, говорил о возможных осложнениях, но уговоры на меня не оказали никакого действия, и я заявил, что если не выпишут, то убегу из госпиталя на фронт, что, впрочем, я уже один раз делал. Было это после второго пулевого и осколочного ранения, когда познакомился в госпитале с разведчиком из другой дивизии. Он все подсмеивался надо мной, что, мол, ранений много, а медали ни одной. А вот у нас в разведке за отлично выполненное задание медаль или орден обязательно полагается. Вспомнил я песню «Когда вернешься с орденом, тогда поговорим…» и решил пойти в разведку. Собрал я свои вещи, да с этим разведчиком и уехал к нему в часть. Только меня из штаба отправили в госпиталь раны долечивать, так что в разведку я так и не попал.

Потом снова бои, под Старой Руссой был тяжело ранен (в голову) и оказался в нейрохирургическом госпитале на Валдае. Выдали мне документы, по которым я должен был ехать на восток, в тыл на долечивание. А я с вокзала с воинским эшелоном отправился в обратную сторону.

Заманчивое предложение

Прибыв в Великие Луки, обратился к военному коменданту города. Показываю документы, письмо от отца и прошу помочь добраться до этой части. Сидящий в его кабинете капитан предложил продолжить службу в войсках ПВО: «У нас все же не на передовой. И шансов остаться в живых больше, да и поспать иногда можно в нормальных условиях. Неужели окопы не надоели? Да и отец у тебя не генерал, а простой солдат. Оставайся, нам обстрелянный и храбрый офицер очень подойдет, подумай хорошенько».

Поблагодарив капитана за столь заманчивое предложение, сказал, что мне во что бы то ни стало нужно найти отца.

Комендант заметил, что дивизию найти будет нелегко: в районе Невеля в полуокружении находится много войск, идут упорные бои, и пробраться туда возможно только по узкому простреливаемому коридору, который в любой момент немцы могут захватить. Однако посоветовал обратиться к военным регулировщикам, мимо которых проходит много всяких машин. И я ушел с небольшой надеждой.

Регулировщица – молодая девушка – по моей просьбе останавливала машины и спрашивала, где находится 326-я дивизия. Через несколько часов напряженного ожидания один водитель сказал, что слышал о такой части, находится она по соседству. «Отчаянно дерутся там. Если охота, полезай в кузов, подброшу».

Удачно проскочили узкое место, а у развилки дорог он показал мне нужное направление. Дальше путь был уже в одиночку по снегу и декабрьскому морозу. Много раз останавливали и проверяли документы, а вчитавшись в них, откровенно высказывались, что, мол, я , видимо, сошел с ума, коль лезу в такую заваруху и такой ад. Говорили, что дивизия может оказаться в окружении в любую минуту, так что ждет бойцов смерть или плен. А с моими документами из госпиталя я мог бы съездить домой.

На все это я не реагировал, только просил указать, куда дальше двигаться. Путь мне указывали.

Незабываемые минуты встречи

Вот уже и расположение дивизии. Задаю вопрос встречному бойцу: «Где находится химслужба?» Солдат остановился, оцепенел, из рук его выпал котелок, и дрожащим голосом он крикнул: «Трофим, сынок, неужели это ты?».

Мы обнялись, оба рыдали от радости, не выпуская друг друга из объятий. Немного успокоившись, отец сказал, что получил мое письмо, где я пишу, что раны стали подживать, стал увереннее ходить и скоро направят в тыл. И вдруг такая невероятная встреча! Я сказал, что очень хотел его найти, а раны с ним заживут быстрее. Дальше воевать будем вместе.

- А ты знаешь, - сказал отец, - что один полк уже в окружении, другой с трудом вырвался из кольца, а ту деревню, в которую ты пробирался, немцы только что захватили, там осталось много убитых и раненых. На передовую направляют резервы из тыловых подразделений, в том числе и из химроты. Может быть, и нам суждено погибнуть в этих местах. Эх, сынок. Если бы можно было отдать свою жизнь, чтобы ты остался жив, то не раздумывал бы ни минуты.

Я зарыдал от этих слов отца, крепко обнял его. Слезы замерзали на моих щеках. Проходившие рядом бойцы останавливались, радовались нашей встрече и тоже незаметно вытирали глаза.

Уже в послевоенные годы, когда я рассказывал о встрече с отцом на фронте, я всегда говорил о том, что ваши отцы и деды шли в бой не только со словами «За Родину, за Сталина», но и с мыслью, что жизни своей не пожалеют ради своих детей и близких. Я обращался к присутствующим с просьбой быть внимательными к тем ветеранам войны, которым посчастливилось вернуться с войны живыми, ведь кровь они проливали за будущие жизни.

Отец в подчинении у сына

Через пять дней начальник химслужбы 326-й дивизии майор Веселуха ходатайствовал о моем зачислении в 403-ю отдельную роты химзащиты. Приказ был подписан, я стал командиром взвода. Отец оказался в моем подчинении.

Наступление немцев было остановлено, и дивизию отвели с передовой на переформирование.

В первое же утро на отдыхе командир химроты Шилин решил провести утреннюю зарядку. По сигналу «Подъем» все поднялись, построились. А три бойца опоздали. Командир роты приказал мне пробежать с опоздавшими кросс километра на три. В числе троих, не успевших намотать обмотки, оказался и мой отец. Я бежал впереди, а отстающему приказывал: «Боец Морозов, подтянитесь!». За этим наблюдала вся рота, которая быстро провела зарядку и умылась снегом.

Я понимал свое нелепое положение, но перед лицом командира и своей роты должен был быть одинаково требовательным ко всем. Правда, потом кто-то меня осуждал, но большинство считали, что я поступил правильно. А отец потом в шутку не раз вспоминал тот эпизод и говорил: «Воспитал вот сынка себе на беду: уж такой исполнительный, страх. Ну и погонял он меня. Но поступил, честно сказать, совершенно справедливо».

Смелого пуля боится

Бойцы рассказывали мне про службу моего отца до моего прибытия в 326-ю дивизию, что отец был честным, исполнительным и находчивым человеком. Однажды в районе деревни Бельня продвижение вперед приостановилось, была нарушена связь, на исходе боеприпасы. С донесением посылают бойца. Преодолевая небольшое возвышение, хорошо простреливаемое немцами, после которого можно было идти стоя, боец взмахнул руками, упал и больше не поднялся. Второго ждала такая же участь. Тогда Афанасий Морозов сказал, что он перехитрит немцев, и понес донесение. Все бойцы наблюдали за его продвижением. И он не добежал до убитых, также взмахнул руками и упал.

«Вот тебе везение и хитрость, а ведь в Темникове осталось трое детей, которые будут ждать отца», - рассуждали однополчане. Уже перестали наблюдать за проклятым местом. Вдруг кто-то воскликнул: «Смотрите, живой! Быстро бежит и сейчас скроется за пригорком». Донесение было доставлено.

Возвращался Афанасий Морозов тем же путем. К удивлению всех, в шинели оказалась 71 пулевая пробоина, но ни одной царапины на теле. Шинель заменили.

Отец по этому поводу любил повторять: «Смелого пуля боится, смелого штык не берет».

Гадание на рукавице

После освобождения одной деревни к нам подошла старушка и стала расспрашивать про своего сына: может быть, кто-то случайно встречал его? И, не прекращая рыдать, причитала, что он наверняка убит. Тогда отец говорит: «Мать, давай погадаю тебе на рукавице. Если упадет пальцем вверх – значит, живой, а если тыльной стороной – то, может быть, убит». Вот рукавица взлетает и падает пальцем вверх. На лице у старушки радость и надежда. Все бойцы старались подбодрить старого человека и сказать что-то приятное: «Видишь, мать, твой сын жив, может быть, где-то рядом, скоро получишь от него письмо. Только верь и жди».

Старушка вернулась в погреб и принесла нам кусочек сала в знак благодарности за радостное сообщение. От этого кусочка понемногу досталось всем.

Многие стали просить погадать им, хотя каждый хотел верить, что его не убьют. Первому отец погадал командиру отделения Елистратову. Рукавица упала пальцем вверх. Радостное, сияющее лицо увидели все и порадовались за командира. Второму, третьему, четвертому - то же. Но потом, похоже, рукавица намокла и неожиданно для отца упала тыльной стороной. И уже совсем другая реакция, на лице бледность, раздумье, тревога, и уже не до смеха и шуток. Отец пытался убедить, что на войне нужно всегда быть осторожным, соблюдать маскировку, а береженого и бог бережет. Больше никому не стал гадать, а себе все же погадал. Рукавица упала на бок. «Вот видите, - говорил Афанасий, - я буду тяжело ранен, но останусь живой».

Песни, опаленные войной

По всем дорогам войны вместе с бойцами шагала солдатская песня. Бывало, усталые ноги еле передвигаются, цепляясь за каждый бугорочек на дороге. И вдруг громкий голос старшины: «Запевай!». Афанасий как будто только и ждал эту команду, звонким высоким голосом. Приятным для слуха, запевал: «Гулял по Уралу Чапаев – герой…». Неуверенно все подхватывают, и вот шаг уже тверже, выше взмах руки. Через минуту подразделение не узнать. Во время отдыха любил Афанасий петь «По диким степям Забайкалья». Подтягивал он и земляку Учайкину, когда тот пел мордовскую песню «Самсон ляляй, ков якить». Но самой любимой была «В землянке». Пели ее все.

Сердцу в груди становилось тесно, билось оно так часто, будто хотело выпрыгнуть. Лицо заливалось румянцем. Каждый из нас думал о своем доме, о родной Мордовии.

Во время длительных переходов отец любил рассказывать о пчелах. Жизнь пчелиной семьи сравнивал с жизнью человеческого общества. Любили слушать его байки. А чтобы было всем слышно, сажали на повозку, идущую впереди. Слушали все с интересом, задавали вопросы, на которые он подробно отвечал. Кажется, и путь становился короче, и время проходило быстрее.

«Спасибо, сынок…»

Осенью 1981 года Мордовия отмечала 40-летие формирования 326-й стрелковой дивизии. Из разных уголков нашей Родины приехало 150 ветеранов этой дивизии. Встречи, воспоминания. Во время торжественного обеда участница встречи Клавдия Волкова сказала, что служила медсестрой в 410-м медико-санитарном батальоне и хотела бы знать о судьбе отца и сына, которые воевали вместе. «Мне до сих пор помнится тот случай, который произошел в 1944 году в медсанбате. Эх, и наделал тогда шума лейтенант, фамилию его я не запомнила».

- Да это же Морозов, сказал Козыренков, - он нам рассказывал, как попал в нашу дивизию и воевал вместе с отцом. Встаньте, Трофим Афанасьевич, и расскажите, что такого тогда натворили».

Пришлось рассказать. А дело было так. 17 апреля 1944 года под Псковом отец был тяжело ранен в голову и руку (сбылось-таки гадание) и лечился в медсанбате. Несколько раз я приезжал к нему на свидание, а однажды взял с собой фотоаппарат и сделал снимок, на котором кроме нас были другие раненые и две медсестры. Настроение отца всегда было хорошее. Прощаясь, он давал совет быть осмотрительным и беречь здоровье.

Заканчивалась подготовительная работа для наступления дивизии, и я попросил командира химроты отпустить меня попрощаться с отцом. Надеялся увидеть отца в лучшем самочувствии, так как подходило время снятия гипса. Однако он встретил меня со слезами на глазах и сказал, что не спит уже пять суток: сильно беспокоят раны на руке. Он говорил об этом медсестрам и лечащему врачу, но его просили еще немного потерпеть, вот, дескать, скоро снимут гипс и будет легче. Раненые, лежавшие в этой палате, рассказали, как мучился отец, что он часто плачет, таблетки ему не помогают, и просили, чтобы я сам поговорил с врачом.

Лечащий врач любезно объяснил, что согласно военно-полевой медицинской доктрине гипсовую повязку можно снять только через 4-5 дней. Мои просьбы сделать исключение не возымели результатов. Расстроенный и взволнованный, я пошел к начальнику медсанбата. Разговор был в том же духе. Я просил, умолял, но все бесполезно.

Нервы у меня были натянуты как струна, руки дрожали. Сам не знаю, как это вышло, но я дрожащим голосом произнес:

- Если сейчас же не окажете отцу помощь, то я не знаю, что сделаю… - передвинул кобуру с пистолетом вперед.

Что было дальше, не совсем хорошо помню. Меня кинулись успокаивать сразу несколько медиков, дали выпить какое-то лекарство и сказали, что отца уже взяли в перевязочную.

Через некоторое время отца вынесли на носилках, улыбающегося и радостного. В палате он сказал только одну фразу:

- Спасибо, сынок, - и сразу заснул.

До сих пор ношу в душе эту фразу как самую высокую фронтовую награду. Видимо, тогда и появилась мысль, что если останусь жив, то пойду учиться в медицинский институт и постараюсь быть к больным более внимательным.

Возвращался из медсанбата с двояким чувством: довольным оттого, что чем-то помог отцу, удрученным от своей несдержанности и вспыльчивости. У отца же все обошлось хорошо. Потом его отправили в Новгород в нейрохирургический госпиталь, где сделали сложную операцию, а позже дали II группу инвалидности и а августе 1944 года отправили домой.

Вот и дождались Победы

Путь, начатый отцом с самого начала формирования 326-й стрелковой дивизии в Мордовии, продолжил уже я и закончил войну в Германии, на Эльбе. После расформирования химроты несколько месяцев служил помощником военного коменданта города Любтеен. Недалеко от этого города был подземный завод по изготовлению химического оружия. Видел я там огромные склады-бункеры для отравляющих веществ разного наименования – в снарядах, минах и бомбах. Хорошо, что немцы не осмелились применить это страшное химическое оружие, иначе жертв было бы намного больше.

По возвращении на Родину дивизию перевели в Днепропетровск, где она и была расформирована. Отсюда мы разъехались по домам.

Встречи с родными и друзьями после войны были счастливыми и радостными, но не такими запоминающимися, как на фронте.

С заветной мечтой – в медицину

В 1946 году окончил десятилетку мой брат Иван, и мы стали поступать во 2-й Московский медицинский институт. Конкурс был очень большой, и брат не набрал необходимого количества баллов. Мне пришлось долго доказывать ректору института и в Минздраве, что именно брат помог мне подготовиться к экзаменам. Я просил разрешить ему посещать занятия вольнослушателем. После первой сессии брат был зачислен в студенты и даже получал стипендию. В 1952 году мы закончили мединститут и оба получили направление в Мордовию. Позже брат закончил аспирантуру, стал кандидатом медицинских наук и работал доцентом Ивановского мединститута.

Трофим Афанасьевич, студент 2-го Московского медицинского института имени И.В.Сталина, 1947 год (перед зданием института на ул. Малой Пироговской)

Я с семьей переехал в Краснослободск (Мордовия), где 13 лет работал врачом-терапевтом и преподавал в медицинском училище. А с 1965 года проживаю в Саранске. Работал главврачом медсанчасти завода «Электровыпрямитель», а последние годы – наркологом медсанчасти объединения «Светотехника».

За всю свою врачебную практику никогда не забывал отца, особенно его страдания в госпитале. И, принимая любого больного, мысленно задавал себе вопрос: «Все ли я сделал? А если бы это был мой отец?». И на душе становилось спокойно, когда видел, что моим пациентам становится лучше.

Морозовы Афанасий Семенович и Трофим Афанасьевич в 1970 году на 9 Мая

Умер мой отец на 72-м году жизни и похоронен в Темникове. Его могила находится недалеко от могилы композитора Л.И. Воинова, и когда бываю на кладбище, то цветы возлагаю на оба надгробья. Л.И. Воинов был нашим учителем: все четверо детей из нашей семьи играли в оркестре народных инструментов под его руководством.

9 мая, в День Победы я всегда ездил к отцу, чтобы вместе с ним принять участие в шествии ветеранов войны. Сейчас, когда отца нет в живых, стараюсь соблюдать эту традицию и езжу в Темников уже с сыновьями и внуками, которые бережно хранят память о своем любимом дедушке.

Если бы отец был жив, я, преодолев любые расстояния и трудности, сейчас бы поехал и разыскал его хоть на краю света.